В дореволюционное время для многих народов Российской империи конфессия являлась едва ли одним не из главных факторов этнической идентификации. В общественном сознании широко бытовал стереотип, согласно которому национальная принадлежность определялась через вероисповедание и наоборот: татарин, значит мусульманин, поляк, следовательно, католик, русский - православный и т.п. Подобное восприятие тесной и даже неразрывной связи этнической принадлежности и конфессии не могло не сказываться на отношении государства и населения к смене вероисповедания. Кроме того, конфессиональная принадлежность во многом определяла правовое положение народов, населявших страну [1].

Известно, что в дореволюционной России православие являлось государственной религией, и отступление от нее преследовалось уголовным законом. При этом всячески поощрялся переход в господствующую конфессию представителей других вер. Так, еще со второй половины XVI в. христианизация нерусского населения Среднего Поволжья стала одним из ключевых моментов этноконфессиональной политики Российской империи. В середине XVIII в. за переход в православие государство стало предоставлять неофитам определенные социальные и экономические льготы: личное пожизненное освобождение от рекрутской повинности, на три года от уплаты подушной подати, которая перекладывалась на не желавших креститься. В отношении к мусульманам применялась еще и такая мера как освобождение от уголовной ответственности в случае перехода в православие. С одной стороны, эта политика имела определенный успех. В христианство были обращены многие нерусские народы Среднего Поволжья. С другой стороны, она обернулась массовым протестом мусульман, вынужденных нести повинности за новокрещенцев и не желавших изменить исламу (Кузеев 1992: 187). Кроме того, многие неофиты, являясь формально православными, фактически продолжали исповедовать прежнюю веру, за что преследовались властями как отступники от православной церкви. Такое положение сохранялось вплоть до начала XX в. (Можаровский 1880: 97-98; Климов 1948: 235-236, 243; Таймасов 1992: 81-82).

В XIX - начале XX вв. приоритеты в этноконфессиональной политике государства постепенно меняются: акцент с христианизации как средства интеграции нерусского населения переносится на русификацию (Махмутова 1982: 23). Со второй половины XIX в. миссионерский аспект устраняется из сферы "государственно-исламских отношений" (Мухаметшин 2002: 234), и к началу XX в. власти окончательно убеждаются в бесперспективности христианизации мусульман Среднего Поволжья как средства сближения с русскими [2]. Кроме того, несколько улучшается правовое положение мусульманской общины, связанное с вопросами строительства мечетей, организацией религиозных приходов (Кобзев 2002: 9; Мухаметшин 2002: 338-340). За переход в православие государство перестало предоставлять социальные и экономические льготы. По указу от 9 января 1803 г., мусульман, осужденных за уголовное преступление, уже не освобождали, как ранее, от наказания в связи с переходом в православие. Существенно изменились и задачи православной церкви в деле миссии: вместо забот об увеличении паствы, духовная власть направила все усилия на удержание в христианстве своих неофитов (Можаровский 1880: 107; Мухаметшин 1977: 18; Кудряшов 1989: 48-59; Беннигсен 1994: 140). Для этого открывались церковно-приходские школы с преподаванием православного вероучения по системе Н.И. Ильминского на родных языках нерусского населения Среднего Поволжья. В "инородческие" приходы стали назначаться православные священники из числа местных народов. Развернулась борьба с отступническим движением крещеных татар, чувашей, марийцев, удмуртов. Правда, ощутимых успехов она не принесла. Более того, в начале XX в. в ходе первой русской революции указом от 17 апреля 1905 г. государство вынуждено было официально разрешить переход из православия в другие конфессии, а в Манифесте 17 октября была провозглашена свобода вероисповедания.

В мусульманской среде Среднего Поволжья со второй половины XIX в. получил развитие процесс перехода крещеных татар в ислам, для которых исповедание ислама являлось фактором этнической идентификации, а сам процесс был отражением этнической консолидации татарского населения (Исхаков 1980: 38). В представлениях "отпавших" крещёных татар ислам являлся религией более свойственной их "природному" (этническому) происхождению, а возвращение в ислам (реисламизация) расценивалось как этноконфессиональное воссоединение с татарами-мусульманами. В начале XX в. из православия в ислам перешло около 40 % новокрещеных татар. Больше всего "отпавших" приходилось на Казанскую губернию (78 %). В Уфимской и Симбирской губерниях этот показатель составил соответственно 9 и 8,7 % - больше чем в Пензенской, Оренбургской, Вятской, Самарской, Саратовской, Нижегородской, Тамбовской, Астраханской и Рязанской губерниях вместе взятых, где находилось всего 4,3 % "отпавших" крещёных татар (Исхаков 1993: 46).

Таким образом, анализ религиозной политики государства, этноконфессиональной ситуации в Среднем Поволжье, показывает, что, в целом, во второй половине XIX - начале XX вв. не было благоприятных условий и очевидных выгод для перехода в христианство. Тем не менее, несмотря на новые тенденции в общественной и конфессиональной жизни страны, некоторые татары-мусульмане и в это время продолжали принимать православную веру. Чтобы выяснить причины этого процесса, происходившего на фоне либерализации религиозной политики Российской империи, этнической консолидации татарского населения Волго-Уральского региона, необходимо исследовать ряд вопросов: рассмотреть половозрастной состав неофитов, определить их численность, семейное положение, занятия, раскрыть мотивы перехода в православное христианство. Предлагаемая статья является попыткой решения этих вопросов на основе архивных материалов и данных периодической печати по Симбирской губернии.

Согласно документам Симбирской духовной консистории (метрическим свидетельствам, прошениям неофитов, рапортам священников, резолюциям) в 1858-1911 гг. из ислама в православие перешло 127 татар-мусульман: 110 мужчин (86,6 %) и 17 женщин (13,4 %) [3]. Кроме того, желали принять православную веру ещё 32 мусульманина. Правда, в источниках не указано: был ли совершён над ними обряд крещения [4]. Таким образом, общая численность неофитов могла составлять в то время 159 человек. При этом их доля от общей численности татарского населения Симбирской губернии не превышала 0,1 % [5].
Подавляющее большинство мужчин, принявших православие, были не женаты. Только у четверых неофитов были свои семьи: две полные семьи (жена и дети также приняли православие); вдовец пятидесяти лет с двумя сыновьями и мусульманин, женившийся на дочери русского мещанина [6]. Среди татарок-мусульманок, перешедших в православие, замужем было семеро женщин и одна в разводе [7].

Среди крестившихся преобладали молодые люди в возрасте 15-30 лет. От общего числа православных неофитов они составили 76,8 % (73 человека). Татар, принявших православие в возрасте младше 15 лет, насчитывалось 9 человек (9,5 %), а старше 30 лет - 13 человек (13,7 %), из них пятерым было 40-50 лет [8]. В своём большинстве все они на момент перехода в христианство жили в православных сёлах, деревнях и частично в городах. 17 человек были родом из других губерний: Казанской, Оренбургской, Самарской, Саратовской, Пензенской и Уфимской [9].

По профессиональному составу значительное число крестившихся мусульман были служащими. В основном, среди них преобладали военные. Из 159 человек 33 были солдатами, находившимися на действительной воинской службе, либо уволенные в запас [10], один неофит был рядовым пожарной команды г. Симбирска (ГАУО 134: Оп. 7. Д. 22. Л. 13), и один служил конторским работником на железной дороге в г. Алатыре (Там же. Л. 29). Кроме них, среди татар, принявших православие, были представители различных гражданских профессий, не связанных со службой: холодный кузнец (ГАУО 134: Оп. 3. Д. 590. Л. 5), двое чернорабочих (ГАУО 134: Оп. 7. Д. 776. Л. 14, 73).

Некоторые из татар-мусульман, крестившиеся в церкви, были осуждены за различные проступки (бродяжничество, воровство, убийство) и отбывали наказание в тюремном замке, либо, по несовершеннолетию, содержались в богадельне, рабочем смирительном доме и тюремном исправительном приюте. По источникам таких неофитов насчитывается 8 человек. Трое из них были солдатами и двое - юноша 15 и девушка 17 лет - сиротами [11]. Все они утратили прежние связи с родным этнокультурным окружением. Например, двое солдат, осужденных за убийство, объясняли своё решение стать православными христианами тем, что "будучи оторваны от Родины и семьи (оба из Оренбургской губернии, холосты. - А.К.)[...] они чувствуют всю тяжесть своего одиночества среди христиан [...]" (ГАУО 134: Оп. 7. Д. 286. Л. 1).

Шестнадцать татар-мусульман в течение несколько лет, а некоторые и с раннего детства работали в хозяйствах православных христиан. Длительное пребывание в их среде, близкое знакомство с религиозными обрядами, а также утрата связей с родным окружением, нередко вследствие сиротства, стали причиной перехода в православие [12]. По документам духовной консистории из их числа круглыми сиротами было шестеро человек [13]. Об одном из них, Алексее Исаеве, священник писал в 1878 г., что в возрасте 8 лет он "покинул своё магометанское село Старые Чукалы и в продолжение 18 лет ходил по работникам". Теперь этот татарин живёт в христианских селениях, "где настолько освоился с обычаями и образом жизни православных христиан, что одевается совершенно по-русски, волосы на голове не стрижёт, тюбетейки не имеет и покрывает голову одной шапкой". Носит христианское имя, русским языком "владеет настолько, что довольно свободно может объясняться. Причиной отпадения от мухаммеданской среды и её религии, которую он впрочем, плохо знает, было, его круглое сиротство. Кроме одного брата, находящегося на военной службе, он не имеет родных, [...] жить в Татарских Чукалах ему не хотелось, а другого места жительства [...] не имел". Крестьянин, в хозяйстве которого он работал, готов был принять его в дом на правах духовного усыновления (ГАУО 134: Оп. 7. Д. 331. Л. 60-60 об.).

Принятие православия данной группой неофитов можно объяснить тем, что в сложившихся жизненных обстоятельствах ислам уже не играл такой важной роли в их этнической идентификации как для большинства татар-мусульман. Круглое сиротство, связанное с ним нищенство, отсутствие помощи со стороны мусульманской общины, вынуждали этих татар принимать православие в надежде на улучшение своего социального положения. Как показывают исследования А.Н. Зорина по городскому быту Казанского Поволжья, исламское сообщество не располагало развитой системой оказания благотворительной помощи социально обездоленным слоям населения. Традиционной мусульманской благотворительности в форме закята явно не хватало. В Казани в конце XIX - начале XX в. функционировало всего два мусульманских приюта (Зорин и др. 2000: 396-397). По Симбирской губернии аналогичных материалов о функциях социальной помощи мусульманской общины не выявлено. Хотя, положение, в сравнении с богатой Казанью, вряд ли отличалось в лучшую сторону.

Особую группу крестившихся мусульман составили юные татары из "неблагополучных" семей, в которых не складывались отношения между пасынком и мачехой, и дети убегали из дому, либо один из родителей бросал своих детей на произвол судьбы. Например, в 1886 г. решил креститься семнадцатилетний мусульманин, выросший в окружении православных христиан. Ещё в детстве его отец умер, а мать вышла замуж за другого и бросила сына (ГАУО 134: Оп. 3. Д. 302. Л. 21). Похожая судьба сложилась в жизни ещё двух православных неофитов (Там же. Л. 62-64; ГАУО 134: Оп. 7. Д. 544. Л. 48). В 1895 г. с просьбой совершить таинство крещения обратился в Симбирскую духовную консисторию житель Саратовской губернии, проживавший в д. Белое Озеро Сенгилеевского уезда. В его прошении было сказано: "Господу Богу было угодно наказать людей за их грехи: посетил голодом (вероятно голод 1891-1892 гг. - А.К.)[...] народ оставил свои дома, отцы и матери - детей, а дети своих родителей, отыскивая себе кусок хлеба, чтобы не помереть голодной смертью. К числу этих я принадлежу". Его мать умерла, отец повторно женился. Отношения с мачехой не сложились: она жестоко обращалась с пасынком. Он жаловался отцу, но тот ничего не мог поделать. Поэтому в 14 лет сын ушёл из дому и четыре года прожил среди православных, где и познакомился с христианской верой (ГАУО 134: Оп. 3. Д. 590. Л. 1-2).

В отдельных случаях само намерение юных татар, воспитывавшихся в подобных семьях, перейти в православие, приобретало форму протеста. Например, шестнадцатилетний мусульманин Самарской губернии "тихонько ушёл из семьи" - от отца и мачехи - в г. Симбирск. Через некоторое время отец пришёл за сыном и уговорил его вернуться в родное село. Позже выяснилось, что "беглец" "желания принять христианскую веру не изъявил, а по собственному убеждению желает следовать вере отцов своих" (ГАУО 134: Оп. 7. Д. 331. Л. 217).
При определенных обстоятельствах тяжелое материальное положение семьи, связанное с потерей кормильца, также могло способствовать смене вероисповедания. Так, после смерти отца "при бедствующей матери" осталось трое сыновей. "Обременяясь семьёй", мать отдала детей "для заработков пищи в дома русских". И со временем, познакомившись с христианской верой, один из сыновей в возрасте 17 лет решил креститься в православной церкви (ГАУО 134: Оп. 7. Д. 631. Л. 1, 2).

Наконец, статус незаконнорожденного, мог стать побудительным мотивом к принятию христианства. Есть пример, когда четырнадцатилетний мусульманин, рожденный вне брака, дважды подавал прошения с просьбой о крещении. С раннего детства вместе с матерью он проживал среди православных (ГАУО 134: Оп. 7. Д. 879. Л. 474, 480).
Как было отмечено выше, среди татарок-мусульманок, принявших православие, значительная часть ранее была замужем. И, для них смена вероисповедания была вызвана конфликтными отношениями с мужем. Вследствие семейных неурядиц замужние женщины убегали от своих мужей и принимали христианство. При этом желание креститься, отчасти, было связано с опытом прежней жизни в окружении православных христиан. Так, одна из татарок в 14 лет была отдана замуж. Но так как муж бил её, то она, прожив с ним пять месяцев, вскоре сбежала и скрывалась четыре года, а затем решила креститься (ГАУО 134: Оп. 7. Д. 909. Л. 20). Другая татарка вместе с отцом прожила 15 лет среди христиан. После смерти отца родственники забрали её к себе и выдали замуж за "строгого магометанина". Прожив с ним полтора года, она "ушла от него к русским", "так как татарское [ей] не понравилось". Два года она жила в русских селениях и за это время у неё "окончательно созрела мысль креститься и навсегда покончить всякие счёты с татарами" (ГАУО 134: Оп. 7. Д. 783. Л. 66).
В достаточно редких случаях переход татар-мусульман в православие был мотивирован стремлением выйти замуж за православного либо жениться на православной. По архивным документам (30 дел) за 1858-1911 г. было выявлено всего четыре подобных случая [14]. Это обстоятельство указывает на слабое распространение межконфессиональных и межнациональных браков в Российской империи.

Весьма своеобразную группу неофитов образовывали татары-мусульмане, крестившиеся по религиозным мотивам. Правда, и в их случае решение креститься, как правило, являлось итогом длительного пребывания в среде православных христиан, знакомства с религией и ослабления социальных связей с мусульманским окружением. Например, двое татар объясняли принятие православной веры тем, что во время тяжкой болезни дали обещание Богу креститься, после чего, по их словам, болезнь прошла. Одному из них было 50 лет (вдовец и солдат), а другому - с раннего детства проживавшего в услужении у православных - 23 года (ГАУО 134: Оп. 7. Д. 160. Л. 25; Д. 331. Л. 93, 97, 98). В д. Вырастайкино Сенгилеевского уезда в своё время поселился татарин-мусульманин. В прошении от 3 апреля 1893 г. он писал: "Исповедуя магометанскую веру до сорокадвухлетнего возраста, я не нашёл в ней душевного мира, истины правды: давно меня мучает мысль оставить суетную магометанскую веру и принять [...] христианскую [...]" (ГАУО 134: Оп. 7. Д. 544. Л. 17). В прошении крестьянина д. Старые Алгаши Симбирского уезда от 14 января 1904 г. было сказано, что его предки "некогда были переселены на жительство из Татарской Цильны [...] Всегда и постоянно приходилось иметь общение с моими односельцами христианами. Правда, сначала, я, будучи напуганный и наученный своими родителями, боязливо вступал с ними в разговор, частию сторонился и считал их за своих врагов; но потом от частых и необходимого общения вся моя враждебность к ним сгладилась [...]. Своих мулл я не видел и не обращался к ним, в мечеть не ходил и не тянулся туда. Татарскую одежду давно бросил и внешне стал, неотличим от христианина. По временам заходил в храм и слушал церковную службу и чтение священника, много западало в мою душу, много хотелось знать, и душою начал чуждаться своей веры простого человека Магомета [...]". В беседах со священником он убедился в "истинности" христианского учения, "преподанного Богочеловеком Христом", и по его словам, он "в душе уже не татарин, а христианин и решил принять христианство [...]" (ГАУО 134: Оп. 7. Д. 776. Л. 2-2 об.).

В этом рассказе, прежде всего, обращают на себя внимание изменения, произошедшие во внешнем виде неофита - перестал носить татарскую одежду и в его самосознании - противопоставление новой конфессиональной принадлежности прежней мусульманской в форме этнонима. Это указывает, насколько прочно в обыденном сознании большинства татар-мусульман этническая принадлежность ассоциировалась с исповеданием ислама: под этнонимом "татарин" подразумевалась не только этническая, но и конфессиональная принадлежность.

Вполне понятно негативное отношение татар-мусульман к вероотступничеству. Ведь в исторических условиях второй половины XVI - начала XX в. ислам являлся "этноконфессиональной идеологией", когда этническое единство осознавалось как религиозное (Исхаков 1994: 103). Кроме того, нельзя забывать, что в исламе, как и во многих других религиях, переход в иную веру рассматривается в качестве тяжкого греха (Пучков 1976: 54; Коран 1990; 71, 95). Один из неофитов в прошении от 10 декабря 1895 г. писал: "Для меня известно, каким тяжким испытаниям подвергаются от своих же те, кто желает, принять христианство [...]" (ГАУО 134: Оп. 3. Д. 590. Л. 1-1 об.). Крестьянин д. Малые Тарханы Симбирского уезда по случаю принятия православной веры в 1870 г. уже не мог вернуться в родную деревню, и предпочёл остаться в г. Симбирске (ГАУО 134: Оп. 7. Д. 180. Л. 55). Сбежавшая от мужа четырнадцатилетняя татарка боялась придти в родное селение за паспортом (без паспорта священникам не разрешалось совершать обряд крещения), опасаясь, что татары её убьют (ГАУО 134: Оп. 7. Д. 909. Л. 20-20 об.).
Родители мусульман, пожелавших креститься, предпринимали все, чтобы этого не допустить. Например, мать двенадцатилетнего мусульманина из д. Верхние Каракитаны Буинского уезда, узнав о решении сына принять православную веру, 22 февраля 1882 г. подала прошение на имя симбирского губернатора с просьбой запретить священнику завлекать её сына в христианство (ГАУО 76: Оп. 8. Д. 453. Л. 1-2). Согласно положениям правил о присоединении к православию (Устав Духовной консистории, ст. 31. пункт 1) православным священникам разрешалось без согласия родителей обращать в христианство несовершеннолетних, достигших 14 лет (ГАУО 134: Оп. 7. Д. 909. Л. 184 об. - 185). Таким образом, существовала юридическая лазейка для православной церкви в вопросах прозелитизма.

Кроме ходатайств на имя губернатора родители не отдавали своим детям - будущим неофитам билет или паспорт на вид жительства, в котором регистрировалась новая вероисповедная принадлежность крестившегося [15]. А те в свою очередь просили священников крестить их без паспорта. Иногда родителям помогали некоторые представители сельской администрации из числа татар-мусульман. Так, волостной старшина Буинского уезда отказался выдать билет неофиту без разрешения его отца (ГАУО 134: Оп. 7. Д. 544. Л. 27). Последний, чтобы предотвратить крещение сына временно поселился там же, где и сын, устроился на ту же работу, надеясь отговорить его от принятия православной веры и увезти домой. Однако сын все же стал православным христианином (Там же. Л. 233). В 1905 г. пятнадцатилетняя мусульманка просила ускорить дело о своём крещении, так как родители и родственники уже неоднократно отговаривали её от принятия христианства и собирались увезти на родину. В раннем детстве она вместе с отцом покинула татарскую деревню и длительное время жила в православном селении (ГАУО 134: Оп. 7. Д. 776. Л. 66, 67, 71; Д. 808. Л. 6-8).

Как указывают единичные свидетельства архивных документов, татары-мусульмане переходили не только в православную веру. Так, в деле об открытии Мусульманского благотворительного общества д. Чембилеи Курмышского уезда наряду с 12 учредителями-мусульманами был их односельчанин - крестьянин лютеранского вероисповедания Умeр Юнисов Бакиров. Как и прочие учредители благотворительного общества, он занимался торговлей в г. Санкт-Петербурге, где временно проживал в Московской части на Разъезжей улице (ГАУО 20: Оп. 1. Д. 73. Л. 3, 15 об. - 16, 27). Был ли У.Ю. Бакиров маргиналом в глазах бывших единоверцев, также как и татары, принявшие православие, однозначно ответить нельзя, так как он занимал высокое социальное положение: торговал в столице и участвовал в открытии Мусульманского благотворительного общества. Видимо, это обстоятельство свидетельствует о неодинаковом отношении татар-мусульман к различным христианским конфессиям.
Можно подвести следующие итоги. Группа православных неофитов из числа татар-мусульман была маргинальной. Причем о группе мы говорим в том смысле, что у них не было собственной территориальной и социальной организации. Как правило, мусульмане, переходившие в православие, были людьми сравнительного молодого возраста и преимущественно не женатые.

Значительное их число крестилось во время воинской службы либо после увольнения. Переход в православие определялся комплексом неблагоприятных социальных обстоятельств в жизни неофитов, но в каждом отдельном случае они были специфичны. Это круглое сиротство, нищета, вынуждавшие искать пропитание на стороне, нередко нанимаясь на работу к православным христианам. Это также сложности в отношениях между пасынком и мачехой. Для татарок-мусульманок побудительным обстоятельством были конфликтные отношения с мужем. Правда, переходу в православие предшествовало известное знакомство с верой и образом жизни ее адептов. В ряде случаев для некоторых крестившихся татар переход в господствующую конфессию являлся способом улучшить свое социальное положение при отсутствии таких возможностей в рамках мусульманской общины. Достаточно редкими в Симбирской губернии были переходы татар в православие с целью жениться на православной или выйти замуж за православного. Наконец, совсем немногочисленную группу неофитов составили мусульмане, принявшие православную веру по религиозным мотивам. Несмотря на очевидные различия в обстоятельствах, побудивших всех этих татар креститься в православной церкви, были определенные общие основания. Во всех перечисленных случаях, немаловажным условием, благоприятствовавшим принятию православия, являлось длительное проживание среди христиан вдали от мусульман. В целом, изложенные факты показывают, что во второй половине XIX - начале XX в. смена вероисповедания в среде татар-мусульман была исключительным явлением, и подавляющее их большинство сохраняло приверженность исламской религии. В связи с этим совсем не случайно, что некоторые татары, перешедшие в православие, переставали осознавать себя татарами, будучи убеждены в неразрывной связи этнонима и конфессии.
___________

Примечания

[1] Формально, согласно ст. 1-2 Свода учреждений и уставов управления Департамента духовных дел иностранных исповеданий (издание 1896 г.), все "терпимые" в Российской империи конфессии пользовались правом свободного отправления религиозного культа. При этом только православная церковь (согласно ст. 4 упомянутого Свода и уставов) обладала правом на миссионерскую деятельность. На практике это означало фактическое ограничение прав неправославных конфессий на свободу вероисповедания (Арапов 2001: 190).
[2] На особом совещании, состоявшемся в 1910 г., было признано, что "христианская пропаганда среди мусульман должна всецело относиться к области деятельности церкви" (Савельев 1997: 236).
[3] ГАУО 76: Оп. 8. Д. 252. Л. 87; ГАУО 134: Оп. 3. Д. 302. Л. 17, 23, 34, 40, 89, 94; Д. 590. Л. 6, 38, 127, 130, 140, 180, 378, 386, 434, 612; Оп. 7. Д. 22. Л. 1-4, 9-10, 15, 17, 25, 34; Д. 29. Л. 66; Д. 160. Л. 10, 14, 16, 25, 34; Д. 180. Л. 10, 30, 31, 36, 55; Д. 284. Л. 9, 200; Д. 331. Л. 63, 67, 78, 97, 103, 158, 165; Д. 392. Л. 18, 92, 107, 149; Д. 449. Л. 69, 183, 187; Д. 465. Л. 93; Д. 544. Л. 4, 44, 49, 53, 68, 100, 123, 233, 756; Д. 566. Л. 8, 21, 25, 40, 54, 217, 557, 627; Д. 631. Л. 2, 9, 16, 93, 108, 560, 643; Д. 783. Л. 524; Д. 776. Л. 31, 67, 73; Д. 808. Л. 90; Д. 847. Л. 69; Д. 238. Л. 1, 4; Д. 236. Л. 57, 138, 149; Д. 701. Л. 35; Д. 909. Л. 48; Д. 782. Л. 295; ГАУО 318: Оп. 1. Д. 1101. Л. 63, 93, 126, 128, 132, 134, 135, 147, 211, 212, 214, 230, 268; ГАУО 340: Оп. 6. Д. 16. Л. 2 об. - 3; Сельдинский 1899: 340-341.
[4] ГАУО 134: Оп. 3. Д. 302. Л. 62; Оп. 7. Д. 22. Л. 13; Д. 160. Л. 23, 40; Д. 284. Л. 23, 80, 201; Д. 286. Л. 1-2; Д. 331. Л. 80; Д. 392. Л. 41-42; Д. 544. Л. 14; Д. 566. Л. 14, 78-79; Д. 776. Л. 2-3, 19-21, 36; Д. 590. Л. 1-2, 103; Д. 722. Л. 12-14, 71, 72, 85, 87; Д. 783. Л. 55, 66, 84; Д. 847. Л. 30; Д. 879. Л. 474, 480; Д. 909. Л. 4, 20, 56, 102; Д. 631. Л. 146, 158.
[5] Для сравнения взяты сведения о численности татар Симбирской губернии из Всероссийской переписи населения 1897 года (ПВП 1904: 60-63).
[6] ГАУО 134: Оп. 7. Д. 331. Л. 98; Д. 631. Л. 93; Д. 566. Л. 66; Оп. 3. Д. 590. Л. 434-436; Сельдинский 1899: 340-341.
[7] ГАУО 134: Оп. 7. Д. 22. Л. 25, 27, 30, 34, 37; Д. 284. Л. 23; Д. 783. Л. 66; Д. 909. Л. 20, 56, 61-61; Оп. 3. Д. 302. Л. 29.
[8] ГАУО 134: Оп. 3. Д. 302. Л. 19-21, 37, 39, 89, 96; Д. 590. Л. 5, 38, 132, 140, 177, 387, 612, 731; Оп. 7. Д. 22. Л. 9, 15, 17; Д. 29. Л. 67; Д. 160. Л. 10, 16, 28; Д. 180. Л. 10, 30, 37; Д. 284. Л. 9; Д. 331, 60, 67, 73, 98, 103, 158, 165; Д. 392. Л. 18, 91, 110, 150, 154; Д. 449. Л. 68, 183, 187; Д. 465. Л. 93, 95; Д. 544. Л. 3, 11, 13, 17, 28, 41, 48, 102, 125, 233, 756; Д. 566. Л. 11, 17, 19, 24, 38, 53, 62, 66, 72, 217, 558; Д. 631. Л. 1, 12, 14, 91, 96, 643; Д. 783. Л. 72, 524; Д. 776. Л. 34, 67, 73; Д. 808. Л. 8; Д. 236. Л. 138, 151; Д. 701. Л. 12; Д. 909. Л. 36; Д. 782. Л. 295; Сельдинский 1899: 340-341.
[9] ГАУО 134: Оп. 3. Д. 302. Л. 21, 29, 90; Д. 590. Л. 177; Оп. 7. Д. 22. Л. 25; Д. 160. Л. 10; Д. 180. Л. 30; Д. 284. Л. 9; Д. 544. Л. 13, 41, 99, 122; Д. 776. Л. 7, 72; Д. 808. Л. 6; Д. 783. Л. 524; Д. 236. Л. 138; Д. 631. Л. 96, 643.
[10] ГАУО 134: Оп. 3. Д. 302. Л. 15, 89, 95-96; Д. 590. Л. 12-14, 85; Оп. 7. Д. 22. Л. 1, 3-4; Д. 160. Л. 10, 34; Д. 180. Л. 10; Д. 331. Л. 93, 98, 103, 158; Д. 392. Л. 105; Д. 449. Л. 69, 183; Д. 544. Л. 122, 233, 756; Д. 566. Л. 19, 74; Д. 847. Л. 30, 69, 71; Д. 238. Л. 1-4, 50, 138; Д. 286. Л. 1-1 об.; Д. 776. Л. 19-21; Д. 722. Л. 12-14, 85; Д. 631. Л. 146.
[11] ГАУО 134: Оп. 7. Д. 160. Л. 10; Д. 180. Л. 36; Д. 331. Л. 73; Д. 392. Л. 89, 91; Д. 286. Л. 1-1 об.; Оп. 3. Д. 590. Л. 137; Оп. 7. Д. 284. Л. 9.
[12] ГАУО 134: Оп. 7. Д. 160. Л. 27; Д. 180. Л. 30, 31; Д. 331. Л. 1, 60-60 об.; Д. 544. Л. 3, 11, 14; Д. 566. Л. 13, 19, 24, 69, 79, 577-578; Д. 631. Л. 7, 158; Д. 392. Л. 41, 42, 44.
[13] ГАУО 134: Оп. 7. Д. 160. Л. 27; Д. 331. Л. 1, 60-60 об.; Д. 544. Л. 11; Д. 566. Л. 24, 78, 79.
[14] ГАУО 134: Оп. 7. Д. 22. Л. 27, 37; Д. 631. Л. 90, 91, 93; Д. 808. Л. 6; Д. 776. Л. 51, 52.
[15] ГАУО 134: Оп. 3. Д. 590. Л. 1-2, 614; Оп. 7. Д. 631. Л. 158.